И.А. Крылов в воспоминаниях современников
П. А. Плетнев
<…>Последовало открытие Императорской Публичной библиотеки. Несколько лет ежегодно праздновали это событие торжественным публичным собранием — и каждый раз учреждалось тут чтение новых сочинений замечательнейших в то время литераторов. В первый раз увидел я Крылова, когда он читал в этом собрании только что написанную им басню «Похороны». Никто лучше его не умел дать чтением всей прелести, выразительности и разнообразной игры чудным красотам его басен. Он не читал, а в полном смысле рассказывал, не напрягая нисколько силы голоса, не прибегая никогда к искусственному протяжению звуков или к эффектности в их окончании. Тогда Крылову было с небольшим сорок лет.
<...> О замечательной способности Крылова к иностранным языкам я заметил уже выше. Когда-то разговорились у Оленина, как трудно в известные лета начать изучение древних языков. Крылов не был согласен с этим мнением и оспаривал его против Гнедича. Желая представить когда-нибудь несомненное доказательство своих слов, он дома шутя принялся за греческий язык. Без помощи учителя, в несколько месяцев, он узнал все грамматические правила. После, с лексиконом, прочитал он некоторых авторов, менее трудных; наконец, восходя от легкого все выше и выше, он уже не затруднялся в чтении Гомера. Тогда, к изумлению и радости Алексея Николаевича, он предложил в обычном обществе воскресных друзей, чтобы Гнедич проэкзаменовал его по Гомеру. Опыт оказался в полной мере удовлетворительным.
<…> Между тем он способен был побеждать трудности. Напрасно воображают, что легкие стихи его сами текли с пера. Кто сравнит басню его «Дуб и Трость», как она первоначально им переведена была из Лафонтена и как он напоследок принудил себя переделать ее, тот убедится, что счастливые стихи его стоили ему долговременной работы. Эту басню десять раз он переделывал, принося перечитывать ее Гнедичу, который в подобных случаях бывал неумолим, так что барон Дельвиг раз сравнил его с известным тогда в Петербурге щеголем, заставлявшим своего портного перешивать одно и то же платье по нескольку раз.
М. Е. Лобанов
<...> Однажды, это было в 1805 году, перечитывая Лафонтена, он вдруг почувствовал желание передать некоторые из его басен своим языком русскому народу. Работа закипела, басни готовы; и первый, радушно и искренно одобривший его начинание, — был И. И. Дмитриев, сам баснописец и превосходный литератор. Возвышенная душа его, хотя с первого уже полета, вероятно, предвидела, как высоко поднимется его соперник, не могла удержаться, чтобы не настаивать, не побуждать его трудиться в этом роде. «Это истинный ваш род, наконец вы нашли его», — сказал Дмитриев.
А.О. Смирнова-Россет
<…> Весьма немногие знают, что Крылов страстно любил музыку, сам играл в квартетах Гайдна, Моцарта и Бетховена, но особенно любил квартеты Боккерини. Он играл на первой скрипке. Тогда давали концерты в Певческой школе.
В. Ф. Кеневич
Известно, что Крылов был к себе несравненно строже, чем его читатели: он по многу раз переписывал одну и ту же басню, всякий раз переделывая ее, и удовлетворялся только тогда, когда в ней не
оставалось ни одного слова, которое, как он выражался
«ему приедалось».Этого рода варианты дают богатый материал для изучения языка, и если бы впоследствии представилась
надобность в специальном словаре к басням Крылова,
то они нашли бы в нем видное место. Но надо заметить, что нередко, обрабатывая язык, поэт наш изменял многие оттенки мысли, подробности в сценах и картинах и таким образом придавал своему
своему сочинению совершенно иной характер...
И. С. Тургенев
<...> С самого детства Крылов всю свою жизнь был типичнейшим русским человеком: его образ мышления, взгляды, чувства и все
его писания были истинно русскими, и можно сказать без всякого преувеличения, что иностранец, основательно изучивший басни Крылова, будет иметь более ясное представление о русском национальном характере, чем если прочитает множество сочинении, трактующих об этом предмете.
П. А. Вяземский
О смерти И. А. Крылова
Сожаление наше, что эти последние, торжественные, умилительные дни перехода от жизни к смерти совершилось неведомо от нас, еще более усиливается мыслью и убеждением, что в эти дни Крылов помнил и думал об нас. Вместе с прозаическим, форменным объявлением о кончине его, сделанным по общему, установленному обряду, собственно он сам поэтически завещал нам жизнь свою, жизнь, сосредоточенную в том, что из жизни его осталось лучшего и нетленного. Трогательное и умиляющее сердце приношение! Этот загробный экземпляр басней его, которым подарил он нас, будет служить лучшим доказательством, что сердце его, которое, судя по некоторым признакам характера его и беспечности и бесстрастию всей жизни его, многим могло казаться холодным, было, однако ж, проникнуто внутренней теплотою, любовью и глубоким сочувствием к людям, с которыми он жил и памятью коих дорожил он столько, что придумал особенный способ, чтобы оставить им по себе верный, неизгладимый след.
В этом приношении есть что-то древнее, особенно поэтическое. Эта загробная книга будет для каждого из нас как бы урною, сохраняющею пепел милого и драгоценного нам человека, но пепел, проникнутый еще духом и теплотою жизни, пепел красноречивый и назидательный. В виду сей книги из немногих страниц, в которых Крылов передал всю опытность долголетней жизни своей, все заметки ума ясного, верного, все впечатления свои, нельзя не благоговеть пред этою искрою, которою бог осветил душу немногих избранных своих, пред этим даром слова, которым он ущедрил, укрепил и поставил выше других только немногих, призванных на поучение и поклонение многим. Разберем всю жизнь Крылова, эту жизнь, прошедшую через несколько поколений: где события ее, где следы, оставленные ею на общественном поприще? Все события ее, все плоды ее сосредоточены в нескольких баснях, которые он без усилия принес в дар соотечественникам своим, как обильное и цветущее древо приносит плод свой. Эта дань, которая не стоила ни многих, ни тяжких трудов, которая, так сказать, изливалась сама из животворного и свыше благословенного лона, поставила Крылова на высоту, не многим доступную. Сия дань, сии досуги укрепили за ним уважение и любовь многих современных ему поколений: они же передадут имя и. славу его дальнейшему потомству. Россия жадно слушала слова, истекавшие из его уст, и сохранит их с признательным благоговением. Она радовалась и гордилась им, и будет радоваться и гордиться им, доколе будет процветать наш народный язык и драгоценно будет русскому народу русское слово. Когда падут преграды, возносимые предубеждением и враждебным равнодушием, когда внутренняя духовная жизнь России будет доступна исследованию и изучению Западной Европы, она в числе немногих и в Крылове найдет удостоверение, что внутренняя наша жизнь зрела и совершенствовалась, что и мы .имели право на внимание и сочувствие ее.
М. А. Корф
<. . > Погребение Крылова происходило 13 ноября из тогдашнего временного помещения Исаакиевского собора в Адмиралтействе. К сожалению, что число пришлось в понедельник, день общего собрания Государственного совета, и как последнее не было ни отменено, ни отсрочено, то все мы могли присутствовать только на выносе тела из сказанной церкви. Членов царского дома, вопреки чаянию многих, не присутствовало при этой народной церемонии никого, но, за исключением их, собралось к ней все прочие: все Андреевские кавалеры, министры, вся прочая знать, все литераторы по ремеслу и по вкусу — проявление тем более умилительное, что тут не было ни оставшейся семьи, ни тех условных приличий, которые так часто собирают нас к гробам без участия сердца. Колоссальный гроб стоял под балдахином, открытым... Вокруг катафалка стоял рой студентов Петербургского университета, назначенных к несению орденов и вообще как бы в виде почетной стражи при знаменитом покойнике.
А. П. Керн
<...>На одном из вечеров у Олениных я встретила Пушкина и не заметила его: мое внимание было поглощено шарадами, которые тогда разыгрывались и в которых участвовали Крылов, Плещеев и другие. Не помню, за какой-то фант Крылова заставили прочитать одну из его басен. Он сел на стул посередине залы; мы все столпились вокруг него, и я никогда не забуду, как он был хорош, читая своего «Осла»! И теперь мне еще слышится его голос и видится его разумное лицо и комическое выражение, с которым он произнес: «Осел был самых честных правил!»
Подготовлено при содействии http://elstudy.ru/
|  Щука и Кот | |