Нет нужды доказывать, что между народностью поэзии Крылова и народностью поэзии Пушкина такая же огромная разница, как и вообще между поэзиею Крылова и поэзиею Пушкина. Мы не сочли бы за нужное и упоминать об этом, если б не знали, что в нашем литературном мире есть особенного рода «це­нители и судьи», которые, радуясь случаю объявить себя задушевными друзьями умершего поэта (благо, уже он не может изобличить их в клевете!), готовы поставить его выше всякого другого, к которому им никак нельзя набиться в дружбу, даже и после его смерти. Несмотря на то, что все точные определения сравнительных величин писателей немножко отзыва­ются детством,— мы тем не менее чувствуем необхо­димость прибегать к подобным определениям, зная, что большинство нашей публики, еще не установившееся в самостоятельном литературном вкусе, нужда­ется в них. Один из так называемых критиков объя­вил же некогда, что если б ему нужно было унести с собою в кармане все, что есть лучшего в русской литературе,— он взял бы только басни Крылова и «Горе от ума» Грибоедова. В большинстве нашей публики всякое мнение находит себе последователей, и потому у нас не мешает чаще повторять истины, вроде той, что дважды два — четыре. И потому обратимся к сравнениям. Если мы сказали, что поэзия Кольцова относится к поэзии Пушкина, как родник, который поит деревню, относится к Волге, которая поит более чем половину России,— то поэзия Крылова, и в эсте­тическом, и в национальном смысле, должна относи­ться к поэзии Пушкина, как река, пусть даже самая огромная, относится к морю, принимающему в свое необъятное лоно тысячи рек, и больших и малых. В поэзии Пушкина отразилась вся Русь, со всеми ее субстанциальными стихиями, все разнообразие, вся многосторонность ее национального духа. Крылов вы­разил — и, надо сказать, выразил широко и полно — одну только сторону русского духа — его здравый, практический смысл, его опытную житейскую муд­рость, его простодушную и злую иронию. Многие в Крылове хотят видеть непременно баснописца; мы видим в нем нечто большее. Басня только форма; ва­жен тот дух, который точно так же выражался бы и в другой форме. Говоря о Хемницере и Дмитриеве, го­ворите о басне и баснописцах. Басни Крылова, конеч­но,— тоже басни, но, сверх того, еще и нечто боль­шее, нежели басни... Объясним нашу мысль сравнением. Дмитриев написал около семидесяти басен, и многие из них прекрасны. Но в чем состоит их глав­ное достоинство? — В хороших (по тому времени) стихах и в наставительности, полезной и убедитель­ной — для детей. Лучшею баснью Дмитриева была признана тогдашними словесниками басня «Дуб и Трость», переведенная или переделанная им из Лфонтена. Крылов тоже перевел и переделал эту бас­ню, и общее мнение справедливо признало пьесу Дмитриева лучшею. Но что же в этой басне? Дока­зательство, что сильные погибают скорее, нежели слабые, потому что первые стоят на высоте, подвер­женные всем ударам бурь, а последние, на своих низ­менных местах, спасаются от ветра способностью гнуться. Справедливо и морально, но опять-таки толь­ко для детей! Взрослые люди не по басням учатся нравственной философии; в наше время и четырнадцатилетнего мальчика не очень убедишь такою бас­нею. Вот еще одна из лучших басен Дмитриева:
О дети, дети, как опасны ваши лета!

Мышонок, не видавший света,
Попал было в беду, и вот как он об ней
Рассказывал в семье своей:
- Оставя нашу нору
И перебравшися чрез гору,
Границу наших стран, пустился я бежать,
Как молодой мышонок,
Который хочет показать,
Что он уж не ребенок.
Вдруг с розмаху на двух животных набежал;
Какие звери, сам не знал;
Один так смирен, добр, так плавно выступал,
Так миловиден был собою!
Другой нахал, крикун, теперь лишь только с бою;
Весь в перьях; у него косматый крюком хвост;
Над самым лбом дрожит нарост
Какой-то огненного цвета,
И так, как две руки, служащи для полета;
Он ими так махал,
И так ужасно горло драл,
Что я-таки не трус, а подавай бог ноги —
Скорее от него с дороги,
Как больно! без него я верно бы в другом
Нашел наставника и друга!
В глазах его была написана услуга!
Как тихо шевелил пушистым он хвостом!
С каким усердием бросал ко мне он взоры,
Смиренны, кроткие, но полные огня!
Шерсть гладкая на нем, почти как у меня;
Головка пестрая, а вдоль спины узоры;
А уши как у нас, и я по ним сужу,
Что у него должна быть симпатия с нами,
Высокородными мышами.
— А я тебе на то скажу,—
Мышонка мать остановила,—
Что этот доброхот,
Которого тебя наружность так прельстила,
Смиренник этот — Кот;
Под видом кротости, он враг наш, злой губитель;
Другой же был — Петух, смиренный кур любитель:
Не только от него не видим мы вреда
Иль огорченья,
Но сам он пищей нам бывает иногда;
Вперед по виду ты не делай заключенья.

Вот вам и басня. Если вы не знаете, как опасны детские лета и что по виду не должно делать заключе­ния,— вам полезно будет даже выучить ее наизусть. А вот одна из лучших басен Крылова:

Крестьянин позвал в суд Овцу;
Он уголовное взвел на бедняжку дело;
Судья — Лиса: оно в минуту закипело.
Запрос ответчику, запрос истцу,
Чтоб рассказать по пунктам и без крика:
Как было дело, в чем улика?
Крестьянин говорит; «Такого-то числа,
Поутру, у меня двух кур недосчитались:
От них лишь косточки да перышки остались;
А на дворе одна Овца была».
Овца же говорит: она всю ночь спала,
И всех соседей в том в свидетели звала,
Что никогда за ней не знали никакого
Ни воровства,
Ни плутовства;
А сверх того, она совсем не ест мясного.
И приговор Лисы вот от слова до слова:
«Не принимать никак резонов от Овцы,
Понеже хоронить концы
Все плуты, ведомо, искусны;
По справке ж явствует, что в сказанную ночь —
Овца от кур не отлучалась прочь,
А куры очень вкусны,
И случай был удобен ей;
То я сужу, по совести моей:
Нельзя, чтоб утерпела
И кур она не съела;
И, вследствие того, казнить Овцу,
И мясо в суд отдать, а шкуру взять истцу».

Мы привели эти две басни совсем не для решения вопроса, который из двух баснописцев выше: подоб­ный вопрос и не в наше время был уже смешон. Ку­мовство и приходские отношения некогда старались даже доставить пальму первенства Дмитриеву; тогда это было забавно, а теперь было бы нелепо. Мы при­вели эти две басни: чтоб показать, что басни Крыло­ва — не просто басни: это повесть, комедия, юмори­стический очерк, злая сатира — словом, что хотите, только не просто басня. Басен в таком роде немного у Дмитриева: «Мышь, удалившаяся от света», «Ли­са-проповедница», «Муха» и «Прохожий» — всего че­тыре; из них особенно хороша вторая; но ни в одной из них нет этих русизмов и в языке, и в понятиях, по­тому что галлицизмы или русизмы бывают не в одном языке, но и в понятиях: француз по-своему смотрит на вещи, по-своему схватывает их смешную сторону, по-своему анализирует, русский — по-своему. Вот этим-то уменьем чисто по-русски смотреть на вещи и схватывать их смешную сторону в меткой иронии владел Крылов с такою полнотою и свободою. О язы­ке его нечего и говорить: это неисчерпаемый источ­ник русизмов; басни Крылова нельзя переводить ни на какой иностранный язык; их можно только переде­лывать, как переделываются для сцены Александрий­ского театра французские водевили; но тогда — что же будет в них хорошего? Множество стихов Крыло­ва обратилось в пословицы и поговорки, которыми ча­сто можно окончить спор и доказать свою мысль луч­ше, нежели какими-нибудь теоретическими вывода­ми. Не как предположение, но как истину, в которой мы убеждены, можем сказать, что для Грибоедова были в баснях Крылова не только элементы его коми­ческого стиха, но и элементы комического представ­ления русского общества. В приведенной нами басне «Крестьянин и Овца» эти элементы очевидны: в ней нет никакой морали, никакого нравоучения, никакой сентенции; это просто — поэтическая картина одной из сторон общества, маленькая комедийка, в которой удивительно верно выдержаны характеры действую­щих лиц, и действующие лица говорят каждое сооб­разно с своим характером и своим званием. Кто-то и когда-то сказал, что «в баснях у Крылова медведь — русский медведь, курица — русская курица»: слова эти всех насмешили, но в них есть дельное основание, хотя и смешно выраженное. Дело в том, что в лучших баснях Крылова нет ни медведей, ни лисиц, хотя эти животные, кажется, и действуют в них, но есть люди, и притом русские люди.  Выше мы привели басню Крылова без морали и сентенции, а теперь выпишем басню с моралью и сентенциями:

— Куда так, кумушка, бежишь ты без оглядки? —
Лисицу спрашивал Сурок,
— Ох, мой голубчик-куманек!
Терплю напраслину и выслана за взятки.
Ты знаешь, я была в курятнике судьей,
Утратила в делах здоровье и покой,
В трудах куска не доедала,
Ночей не досыпала:
И я ж за то под гнев подпала;
А все по клеветам.
Ну, сам подумай ты:
Кто ж будет в мире прав, коль слушать клеветы?
Мне взятки брать? Да разве я взбешуся!
Ну, видывал ли ты, я на тебя пошлюся,
Чтоб этому была причастна я греху?
Подумай, вспомни хорошенько.
— Нет, кумушка; а видывал частенько
Что рыльце у тебя в пуху.

Ссылаемся на здравое суждение наших читателей и спрашиваем их: много ли стихов и слов нужно пере­менить в этой басне, чтоб она целиком могла войти, как сцена, в комедию Грибоедова, если б Грибоедов написал комедию — «Взяточник»? Нужно только имена зверей заменить именами людей да переменить последний стих из уважения к взяточникам, которые хоть и плуты, но все же имеют лицо, а не рыльце... Это басня; а вот ее мораль, ее сентенция:

Иной при месте так вздыхает,
Как будто рубль последний доживает.
И подлинно: весь город знает,
Что у него ни за собой,
Ни за женой,—
А смотришь, помаленьку
То домик выстроит, то купит деревеньку.
Теперь, как у него приход с расходом свесть,
Хоть, по суду и не докажешь,
А как не согрешишь, не скажешь,
Что у него пушок на рыльце есть?

Если хотите, это мораль, потому что всякая сатира, которая кусается, богата моралью; но в то же время это новая басня, которую опять можно принять за монолог из грибоедовской комедии. Есть люди, которые с презрением смотрят на басню как на ложный род поэзии и потому не хотят ценить высоко таланта Кры­лова. Грубое заблуждение! Вольтер прав, сказав, что все роды поэзии хороши, кроме скучного... и несовре­менного, прибавим мы. Басня как нравоучительный род поэзии в наше время — действительно ложный род; если она для кого-нибудь годится, так разве для детей: пусть их и читать приучаются, и хорошие стихи заучивают, и набираются мудрости, хотя бы для того, чтоб после над нею же трунить и острить. Но басня как сатира есть истинный род поэзии.  
   
Крылова басни можно разделить на три разря­да:
1) басни, в которых он хотел быть просто морали­стом и которые слабы по рассказу;
2) басни, в кото­рых моральное направление борется с поэтическим, 
3) басни чисто сатирические и поэтические (потому что сатира есть поэзия басни). 

К первому разряду принадлежат басни: «Дуб и Трость», «Ворона и Кури­ца», «Лягушка и Вол», «Парнас», «Василек», «Роща и Огонь», «Чиж и Еж», «Обезьяны», «Мартышка и Очки», «Два Голубя», «Червонец», «Безбожники», «Лягушки, просящие царя», «Раздел», «Бочка», «Волк на псарне», «Ручей», «Стрекоза и Муравей», «Орел и Пчела», «Заяц на ловле», «Волк и Кукушка», «Петух и Жемчужное зерно», «Хозяин и Мыши», «Огородник и Философ», «Старик и трое Молодых», «Дерево», «Лань и Дервиш», «Листы и Корни», «Волк и Лисица», «Пруд и Река», «Механик», «Пожар и Алмаз», «Кре­стьянин и Змея», «Конь и Всадник», «Чиж и Голубь», «Водолазы», «Госпожа и две Служанки», «Камень и Червяк», «Крестьянин и Смерть», «Собака», «Ры­царь», «Человек», «Кошка и Сокол», «Подагра и Паук», «Лев и Лисица», «Хмель», «Туча», «Клеветник и Змея», «Лягушка и Юпитер», «Кукушка и Горленка», «Гребень», «Скупой и Курица», «Две Бочки», «Алкид», «Апеллес и Осленок», «Охотник», «Мальчик .и Змея», «Пчела и Мухи», «Пастух и Море», «Крестья­нин и Змея», «Колос», «Мальчик и Червяк», «Сочини­тель и Разбойник», «Ягненок», «Булыжник и Алмаз», «Мот и Ласточка», «Плотичка», «Паук и Пчела», «Змея и Овца», «Дикие Козы», «Соловьи», «Котенок и Скворец», «Лев, Серна и Лиса», «Крестьянин и Ло­шадь», «Сокол и Червяк», «Филин и Осел», «Змея», «Мыши». Во всех этих баснях Крылов является истин­ным баснописцем в духе прошлого века, когда в басне видели моральную аллегорию. В них он может состя­заться с Хемницером и Дмитриевым, то побеждая их, то уступая им. Так, знаменитая в свое время, но дово­льно пошлая басня Лафонтена «Два Голубя» в перево­де Дмитриева лучше, нежели в переводе Крылова: Крылову никогда не удавалось быть сентименталь­ным! Во всех поименованных нами баснях преоблада­ет риторика: рассказ в них растянут, вял, прозаичен, язык беден русизмами, мысль отзывается общим мес­том, а нравственные выводы недорогого стоят. Тут Крылов еще не мастер, а только ученик и подража­тель,— человек прошлого века.

Ко второму разряду мы причисляем басни; «Воро­на и Лисица», «Ларчик», «Разборчивая Невеста», «Оракул», «Волк и Ягненок», «Синица», «Троеженец»,. «Орел и Куры», «Лев и Барс», «Вельможа и Фило­соф», «Мор Зверей», «Собачья дружба», «Прохожие и Собаки», «Лжец», «Щука и Кот», «Крестьянин и Ра­ботник», «Обоз», «Вороненок», «Осел и Соловей», «Откупщик и Сапожник», «Слон и Моська», «Волк и Волчонок», «Обезьяна», «Мешок», «Кот и Повар», «Лев и Комар», «Крестьянин и Лисица», «Свинья», «Муха и Дорожные», «Орел и Паук», «Собака», «Квартет», «Лебедь, Щука и Рак», «Скворец», «Пус­тынник и Медведь», «Цветы», «Крестьянин и Разбой­ник», «Любопытный», «Лев на ловле», «Демьянова уха», «Мышь и Крыса», «Комар и Пастух», «Тень и Человек», «Крестьянин и Топор», «Лев и Волк», «Слон в случае», «Фортуна и Нищий», «Лиса-строитель», «Напраслина», «Фортуна в гостях», «Волк и Пастухи», «Пловец и Море», «Осел и Мужик», «Волк и Жу­равль», «Муравей», «Лисица и Виноград», «Овцы и Собаки», «Похороны», «Трудолюбивый Медведь», «Совет Мышей», «Паук и Пчела», «Лисица и Осел», «Муха и Пчела», «Котел и Горшок», «Скупой», «Богач и Поэт», «Две Собаки», «Кошка и Соловей», «Лев со-старевшийся», «Кукушка и Орел», «Сокол и Червяк», «Бедный Богач»,  «Пушки и Паруса»,  «Осел»,  «Мирон», «Крестьянин и Лисица», «Собака и Лошадь», «Волк и Кот», «Лещи», «Водопад и Ручей», «Лев». Из этих басен не все равного достоинства; некоторые из них совершенно в моральном духе, но замечательны или умною мыслию, или оригинальным рассказом, или тем, что их мораль видна из дела или высказана стихом, который так и смотрит пословицей.

К третьему разряду мы относим все лучшие басни, каковы: «Музыканты», «Лисица и Сурок», «Слон на воеводстве», «Крестьянин в беде», «Гуси», «Тришкин кафтан», «Крестьяне и Река», «Мирская сходка», «Медведь у Пчел», «Зеркало и Обезьяна», «Мельник», «Свинья под дубом», «Голик», «Крестьянин и Овца», «Волк и Мышонок», «Два Мужика», «Рыбьи пляски», «Прихожанин», «Ворона», «Белка», «Щука», «Брит­вы», «Булат», «Купец», «Три Мужика». Девятая (и по­следняя) книга заключает в себе одиннадцать басен: из них видно, что Крылов уже вполне понял, чем дол­жна быть современная басня, потому что между ними нет ни одной, которая была бы написана для детей, тогда как в седьмой и восьмой книгах, самых богатых превосходными баснями, еще попадаются детские по­басенки, как, например «Плотичка». Хотя все один­надцать басен девятой книги принадлежат к числу лучших басен Крылова, однако нельзя не заметить, что их выполнение не совсем соответствует зрелости их мысли и направления: тут виден еще великий та­лант, но уже на закате. Исключение остается только за «Вельможею», которым достойно заключено в по­следнем издании собрание басен Крылова: это одно из самых лучших его произведений. Девятая книга до­казывает, что бы мог сделать Крылов, если б он попоз­же родился... Но в то же время его появление в эпоху младенчества нашей литературы свидетельствует о великой силе его таланта; риторическое направление литературы могло повредить ему, но не в силах было ни убить, ни исказить его.
 

Откупщик и Сапожник

Лжец

• Мартышка и очки
• Лебедь, рак и щука
• Полное собрание сочинений
• Мартышка и очки (слушать)